На следующий день адам сопроводил жену до райского сада. По ее наущению оба уж как смогли вымылись в ручье, но смогли плохо, чтобы не сказать — никак не смогли, ибо вода без содействия мыла создает лишь видимость чистоты. Потом присели на берегу, и тут сразу же обнаружилось, что херувим азаэль — из тех, кто вокруг да около не ходит: Вы — не единственные люди на земле, начал он. То есть как это — не единственные, воскликнул пораженный адам. Не заставляй меня повторять однажды уже сказанное. Да кто же их сотворил и где они есть. Повсюду. И это господь сотворил их, как когда-то — нас, спросила ева. Я не могу сейчас ответить, а будете настаивать, разговор наш на этом и кончится, и каждый займется своим делом, я вернусь сторожить свой сад, а вы — голодать в своей пещере. Но в таком случае мы в самом скором времени помрем, сказал адам, я не могу ни копать, ни пахать землю, потому что у меня нет ни заступа, ни плуга, а и были бы — нужен кто-то, чтобы научить меня, как ими пользоваться, а в пустыне этой никого нет, и лучше уж нам быть, как и прежде, прахом, лишенным желаний и собственной воли. Говоришь как пишешь, заметил херувим, и адам возгордился похвалой, ибо никогда ничему не учился. Тут подала голос ева: Зачем же господь сотворил нас, если уже имеются на свете другие люди. Ты ведь уже вроде должна была понять, что пути господни неисповедимы, но если я верно уловил смысл его недомолвок, это нечто вроде эксперимента. Как — вроде эксперимента, опять вскричал адам, над чем эксперимента, над нами, что ли. О том, чего не вытвердил от доски до доски, досконально то есть, судить не берусь, а у господа могли быть свои резоны не распространяться на сей предмет. Какой же мы предмет, мы люди, которые не знают, смогут ли выжить, сказала ева. Я еще не кончил, заметил херувим. Ну, говори скорей, и пусть из уст твоих мы услышим благую весть, хоть одну-единственную. Ну, слушайте, не слишком далеко отсюда есть путь, которым время от времени проходят караваны на рынки, а потом обратно, и замысел мой в том, что вам надобно развести костер, и дыму, дыму как можно больше, чтоб издали было видать. Нам нечем огонь разжечь, перебила его ева. Тебе нечем, а мне есть чем. И чем же. Да вот этим пламенным мечом, который должен же будет когда-нибудь и на что-нибудь сгодиться, и стоит лишь дотронуться его раскаленным острием до сухого валежника и соломы — так заполыхает, что с луны будет видно, не говоря уж про караван, как бы далеко он ни проходил, только смотри, осторожней, не дай огню распространиться, одно дело — костер, а другое — пустыня в пламени, что может перекинуться и на эдемский сад, за который я отвечаю. А если не появятся люди, спросила ева. Да появятся, появятся, будь покойна, ответил ей азаэль, люди по природе своей любопытны и непременно захотят узнать, кто это палит костры и зачем. А потом, вопросил адам. Потом уж дело будет за вами, там уж я помочь не могу, исхитритесь как-нибудь присоединиться к каравану, попросите, чтоб наняли вас хоть за харчи, и я считаю, тарелка чечевичной похлебки за две пары рук — отличная сделка и для вас, и для нанимателей, только не забудьте затоптать костер, я уж пойму, что вы ушли, а тебе, адам, отличный представится случай выучиться тому, чего пока не умеешь. План был превосходный, этого херувима им не иначе как сам бог послал, сам же он, в этом, по крайней мере, эксперименте нимало не тревожился за судьбу тварей своих, ангельский же страж, которому и поручено было близко не подпускать изгнанников к райским вратам, принял их, чуть было не сказал — по-христиански, накормил, а главное — подготовил для жизни, подав несколько поистине бесценных практических советов и указав таким образом правый путь к спасению тела, а значит, и души. Чета рассыпалась в изъявлениях благодарности, ева, обняв херувима, не удержалась даже от слез, и подобные сантименты не понравились мужу, у которого немного спустя все же сорвался с языка вопрос: Ты ему что-нибудь дала взамен. Что и кому я могла дать, недоуменно спросила ева, прекрасно зная, куда клонит адам. Кому-кому, ему, азаэлю, кому ж еще, отвечал супруг, благоразумно опуская первую часть своего высказывания. Он же херувим, ангел, ответила ева и не сочла нужным что-либо к сказанному добавить. Тaк надо понимать, что в этот самый день и началась великая война полов. Караван появился лишь три недели спустя. И, разумеется, не весь он подъехал к пристанищу адама и евы, а лишь передовой его дозор в составе троих всадников, которые хоть не имели полномочий нанимать людей на работу, проявили, однако, сострадание к этим бедолагам и посадили их позади себя на мулов, рассудив, что пусть начальник решает, что с ними делать. Переборов последние сомнения, адам, будто захлопывая за собой дверь, затоптал костер. Когда же в воздухе растаял последний дымок, херувим промолвил: Ушли, стало быть, что ж, счастливого пути.

3

Жизнь пошла на лад. Включили их в состав каравана, несмотря на вопиющую неумелость, и более того — не стали очень уж допытываться, кто они да откуда. Адам и ева сказали только, что, мол, заблудились, и ведь в высшем смысле именно так и было. И за исключением того, что были они господними чадами, непосредственным делом его божественных рук, а этого обстоятельства никто здесь знать не мог, не было особенных физиономических различий между ними и теми, кого так вовремя послала им судьба, и, пожалуй, можно сказать, что принадлежали они все к одной расе, ибо все были смуглокожи, черноволосы, темноглазы, густобровы. И когда родится авель, соседи будут дивиться, каким бело-розовым, словно зачат был ангелом, или архангелом, или херувимом, дай ему бог здоровья, явился он в этот мир. За миской чечевицы дело не стало, а вскоре начали супруги получать и плату, мизерную, прямо скажем, почти символическую, однако знаменующую начало жизни. Не только адам, но и ева — а почему бы, в сущности, и нет, тоже мне, владетельная особа — стали мало-помалу приобщаться к таинствам работы руками, постигая такие незамысловатые операции, как, например, создание скользящей петли на веревке, или такие сложные и хитроумные, как искусство владеть иглой и не исколоть себе при этом все пальцы. И когда караван вернулся туда, откуда неделю назад вышел по своим торговым делам, чете выделили шатер и циновок, чтоб было на чем и где спать, и благодаря этому и следующим периодам оседлой жизни смог адам наконец обучиться копать и пахать землю, бросать семена в борозду, чтобы вслед за тем превзойти и ту высшую степень аграрного мастерства, какую никакой бог, никакой господь не в силах был бы измыслить. Поначалу утварь ему одолжили, потом же он обзавелся собственным, так сказать, инвентарем, и вот по прошествии немногих лет сумел прослыть среди соседей рачительным и умелым хозяином. Постепенно времена эдема, логова в пустыне, волчца и терний, мутноводного ручья стали изглаживаться из памяти его, чтобы вслед за тем представать ему иногда в виде беспричинно возникающих впечатлений не от чего-то прожитого или хотя бы сновиденного, но от иной, смутно прочувствованной жизни, иного бытия, иной, совсем иной судьбы. В евиной памяти имелся особый уголок, отведенный азаэлю, херувиму, нарушившему приказ господа, чтобы спасти от верной смерти господом же сотворенных существ, однако она никому о том не рассказывала. И настал день, когда адам смог купить клочок земли, назвать его своим и из необожженного кирпича сложить на склоне холма домик, где и появились на свет трое его сыновей — каин, авель, сиф, и каждый из них в свой час, в надлежащее время ползал меж кухней и комнатой. А также и между кухней и пашней, потому что двое старшеньких, когда малость подросли, с простодушной хитростью использовали все средства — законные и не очень, — чтобы отец посадил их на спину семейного осла и взял с собою на работу. Довольно рано выявилось, сколь несхожи пристрастия у этих малышей. Если авель предпочитал общество овец и баранов, каина сильней всего тешили мотыга, вилы да коса, и если одного властно влекло к себе скотоводство, то второй оказался прирожденным земледельцем. И надо признать, что подобное распределение рабочих рук в домашнем хозяйстве было совершенно идеальным, благо полностью покрывало оба важнейших сектора тогдашней экономики. И, по единодушному мнению соседей, у этой семьи есть будущее. И будет оно, как в скором времени выяснится, благодаря совершенно необходимой помощи господа, который для того ведь и существует. Каин и авель с младых ногтей были такими закадычнейшими друзьями, такими неразлейвода, что казались словно как бы уже и не братьями, и один следовал за другим, как нитка за иголкой, а все, что делали они, делали вместе, и сообща, и по взаимному согласию. Господь их возлюбил, господь их соединил, говорили не без ревности деревенские мамаши, и похоже было на то. И так шло, покуда будущее не сочло нужным наконец появиться. Авель растил скот, каин возделывал землю, и как предписывают обычай и вера, оба принесли господу дары от трудов своих, то есть один бросил в огонь самые лакомые части бараньей туши, а другой — плоды земли, колосья да початки. Дальше случилось нечто до сих пор необъяснимое. Дым от жертвы, предложенной авелем, поднимался прямо в небеса, покуда не исчез в бесконечности пространства, что означало — господь принял жертву и остался ею доволен, призрел, так сказать, на авеля и на дар его, а вот дым от каиновых плодов, взращенных с любовью, уж по крайней мере не меньшей, далеко не пошел, рассеялся прямо здесь, совсем невысоко от поверхности земли, ясно обозначая, что господь отверг жертвы безоговорочно. Каин в тревоге и смятении предложил брату поменяться местами, надеясь, что, может быть, это поток воздуха стал причиной такой неприятности. Поменялись, но результат остался прежним. Сомнений не было, господь на каина не призрел. Тут вдруг выявился и истинный авелев нрав. Нет чтоб пожалеть брата, попытаться его утешить, нет, авель стал насмехаться, а вдобавок — перед ним безмолвным и растерянным, — выхваляться и тщеславиться, объявляя себя господним любимцем, божьим избранником. Бедняге каину ничего не оставалось, как проглотить горькую обиду да вернуться к трудам. Всю неделю повторялось неизменно одно и то же, дым от одного костра устремлялся прямо в поднебесье, а от другого — стелился над самой землей и тотчас рассеивался. И все так же безжалостен был авель, все такие же презрительные строил авель насмешки. И вот однажды каин позвал брата в недальнее поле, где, как говорили, объявилась лисица, и там своими руками, ослиной челюстью, загодя припрятанной в кустах, убил его — и действовал, значит, с заранее обдуманным намерением. Именно в этот самый миг, то есть с опозданием по отношению к случившемуся, господь подал голос, а вслед за тем появился и сам. Давно уж не было о нем ни слуху ни духу, и вот теперь возник, и одет был в точности так же, как в тот день, когда изгонял из райского сада злосчастных родителей этих двоих. Тройной венец на голове, скипетр в правой руке, и от плеч до пят облачен в некую, что ли, багряницу — хламиду из какой-то богатой ткани. Где брат твой, что сделал ты с ним, осведомился он, и каин ответил вопросом на вопрос: Да я чтo ему, нянька, что ли. Ты убил его. Да, убил, но виноват в этом прежде всего ты, я бы жизнь за него отдал, не будь эта самая жизнь тобой погублена. Я желал испытать тебя. А кто ты такой, чтоб испытывать тех, кого сам же и создал. Я полновластный хозяин всего. И всех, не забудь добавить, но надо мной и моей волей ты не властен. Волей убивать. Точно так же, как ты волен был допустить это убийство, хотя вполне мог бы воспрепятствовать ему, ибо для этого надо было всего лишь отринуть свою надменную непогрешимость, присущую тебе наравне со всеми другими богами, надо было всего лишь на миг стать по-настоящему милосердным да со смирением принять мой дар, мои жертвы, а не отвергать их так дерзостно, ибо ты, как и прочие боги, несешь обязательства перед теми, кого, как принято считать, сотворил. Твои речи попахивают мятежом. Может быть, и так, но, уверяю тебя, будь я богом, твердил бы неустанно и ежедневно: Блаженны те, кто избирает мятеж, ибо их есть царство земное. Святотатствуем. Может быть, но не больше, чем ты, позволивший авелю умереть. Это ты его убил. Да, это правда, но я был лишь орудием, карающей десницей, приговор же вынес ты. Эта кровь не на мне, каин вправе был выбирать меж добром и злом, а если выбрал зло, заплатит за это. Тот, кто обчистил виноградник, виноват не больше того, кто стоял на стреме, сказал каин. И пролитая кровь требует воздаяния, упорствовал бог. Если так, то воздастся тебе и за случившуюся смерть, и за ту, которой не произошло. Объяснись. Вряд ли тебе придется по вкусу мое объяснение. Это уж не твоя печаль, говори. Это очень просто, я убил авеля, потому что не мог убить тебя, так что в намерении моем ты мертв. Понимаю твою мысль, но смерть, видишь ли, богам не страшна. Да, хотя они должны бы отвечать за все убийства, совершенные во имя их или из-за них. Бог ни в чем не повинен, не будь его, все шло бы в точности также. Но я убил, и, следовательно, меня может убить каждый, кто встретит. Нет, этого не будет, я заключу с тобою договор. Договор со злодеем, удивился, не веря своим ушам, каин. Ну, скажем так, договор о разграничении ответственности за смерть авеля. Значит, ты признаешь свою часть вины. Признаю, только никому не говори об этом, пусть это будет общим секретом бога и каина. Быть такого не может, наверно, мне это снится. С богами подобное происходит сплошь и рядом. Потому что неисповедимы, как принято выражаться, ваши пути, спросил каин. Насколько я знаю, ни один бог никогда не говорил такого, нам и в голову бы никогда не пришло заявить, будто наши пути неисповедимы, все это придумали люди, считающие, что они с божеством на короткой ноге. Стало быть, я не буду наказан за мое преступление, спросил каин. Часть моей вины твою вину целиком не покроет, ты получишь кару. Какую же. Будешь ты скитальцем и изгнанником на земле. Но в этом случае всякий, кто встретится со мною, убьет меня. Нет, не убьет, я поставлю некое знамение на твое чело, и никто не посмеет причинить тебе зло, а в расплату за мое благоволение постарайся и ты не сотворить никому никакого. С этими словами господь указательным пальцем прикоснулся ко лбу каина, и там появилось маленькое черное пятнышко. Вот это станет знаком того, что ты осужден, сказал он, но также и того, что ты всю жизнь будешь под моей защитой, и я буду следить за тобой, где бы ты ни был. Согласен, сказал каин. Что ж тебе еще остается. И когда же будет исполнен мой приговор. Немедленно. А можно мне хоть с родителями проститься, спросил каин. Смотри сам, я в дела семейные не вмешиваюсь, ответствовал господь, только учти, они наверняка спросят, где брат твой, авель, а ты, полагаю, не скажешь им, что убил его. Нет. Что нет. Не стану прощаться ни с отцом, ни с матерью. В таком случае отправляйся. Говорить больше было не о чем. Господь исчез прежде, чем каин успел сделать первый шаг. Лицо авеля было облеплено мухами, мухи обсели открытые глаза, губы, раны на руках, которые он вскинул, пытаясь защититься от ударов. Бедный авель, обманутый господом. Господь сделал самый скверный выбор для торжественного открытия райского сада, и в рулетку эту проиграли все, и в скрытую от глаз мишень никто покуда еще не попадал. У адама с евой еще оставалась возможность родить сына взамен убитого, но поистине печальна участь людей, не имеющих в жизни иной цели, как воспроизводство потомства неведомо зачем и для чего. Чтобы род продолжить, возразят нам иные, те, кто верит в конечную цель, в последний резон, но малейшего понятия не имеют, каковы будут они, цель эта и резон, и никогда не спрашивают себя, во имя чего бы роду этому продолжаться, словно он и есть единственная и окончательная надежда вселенной. Свой ответ каин уже дал: Я убил авеля, потому что не мог убить господа. Дальнейшее не сулит этому человеку ничего хорошего.